В Библиотеку →  

 

 

1 2 3

 

Именно исходя из этого пари - каковое мы кладем в основу комментария к трудам Фрейда, работа над которым продолжается уже семь лет, мы и были приведены к некоторым результатам: в первую голову, к возведению в ранг необходимого для любой артикуляции аналитического феномена понятия означающего в той мере, в какой оно противостоит в современном лингвистическом анализе понятию означаемого. Поскольку анализ этот появился после Фрейда, Фрейд не мог принять его во внимание, но мы утверждаем, что открытие Фрейда приобретает свою реальность именно благодаря предвосхищению его формул, исходя из области, где ожидать признания его господства никак не приходилось. Напротив, именно открытие Фрейда и дает оппозиции означающего и означаемого действительный радиус действия, внутри которого ее стоит понимать: а именно, означающее обладает активной функцией в детерминировали последствий, в которых означабельное проявляется как претерпевающее его отпечаток, становясь через это пристрастие означаемым.

Эта страсть означающего становится отныне новым измерением условий человеческого существования; потому, что говорит не только человек, но в человеке и через человека говорит оно, что его природа становится сотканной из последствий, в которых обнаруживается структура языка, чьей материей он становится, и что тем самым в нем сверх всего, что может себепредставить психология идей, звучит речевое отношение,

Так, например, можно сказать, что в теории даже еще и не были предусмотрены последствия открытия бессознательного, коли потрясение оной почувствовалось себя в праксисе далее, нежели это пока измерено, даже претворившись в последствия отдачи.

Уточним, что как таковое это выдвижение отношения человека к означающему как таковому не имеет ничего общего с "культуралистической" позицией в обычном смысле слова, той позицией, на которую, например, Карен Хорни чувствует себя наперед втянутой в спорах о фаллосе своей же, охарактеризованной Фрейдом в качестве феминистической позицией. Речь идет не о соотнесенности человека с языком как социальным феноменом, и даже не ставится вопрос о чем-либо, напоминающем тот известный идеологический психогенез, который не перекрыт безапелляционным обращением к чисто метафизическому понятию, в своем порочном кругу призыва к конкретному смехотворно передаваемом под именем аффекта.

Речь идет о том, чтобы вновь отыскать в законах, управляющих этой иной сценой (ein anderer Schauplatz), на которую Фрейд по поводу сновидений указывает как на являющуюся сценой бессознательного, результаты действий, раскрывающихся на уровне цепочки составляющих язык материально неустойчивых элементов: действий, определяемых в означающем двойной игрой комбинирования и замещения в соответствии с двумя составляемыми метонимией и метафорой образующими аспектами означаемого, действий, определяющих для установления субъекта. При этом испытании выявляется некоторая, в математическом смысле слова, топология, без которой сразу же замечаешь, что невозможно только отмечать структуру симптома в аналитическом смысле слова.

Оно говорит о Другом, говорим мы, обозначая Другим то самое место, которое вызывается обращением к речи в любом отношении, в которое оно вмешивается. Если оно говорит в Другом, слышит его или нет субъект собственными ушами, то именно здесь-то субъект логическим предшествованием всякому пробуждению означаемого находит свое означающее место. Открытие того, что он в этом месте, т.е. в бессознательном, артикулирует, позволяет нам осознать, ценой какого расщепления (Spaltung) он так сложился.

Фаллос здесь освящается своей функцией. Фаллос не является в фрейдовской доктрине фантазмом, если под этим следует понимать некий воображаемый эффект. Не является он и как таковой объектом (частичным, внутренним, хорошим, плохим и т.п. ...), поскольку этот термин стремится оценить затронутую отношением реальность. И еще менее является он органом, пенисом или клитором, который он символизирует. Так что неспроста Фрейд принял в нем ссылку на подобие, каковым он был для Древних.

Ибо фаллос есть означающее, означающее, функция которого в межсубъективной экономике анализа приподымает, быть может, вуаль с той функции, которую он выполнял в мистериях. Ибо этому означающему предназначено указать в их совокупности на последствия означаемого, поскольку означающее их обуславливает своим присутствием означающего.

Рассмотрим далее последствия этого присутствия. Прежде всего, они в отклонении потребностей человека из-за того, что он говорит, в том смысле, что доколе потребности подчинены запросу, они возвращаются ему отчужденными. Это последствие не его реальной зависимости (и не думайте отыскивать здесь паразитическую концепцию, каковой является понятие зависимости в теории невроза), а облачения в означающую форму как таковую и того, что его послание высказано с места Другого.

Тем самым оказывающееся отчужденным в потребностях составляет Urverdrangung неспособности - по предположению - сартикулироваться в запрос; но оно уже проявляется в отпрыске, каковым является то, что у человека представляется как желание (das Begehren). Высвобождающаяся из аналитического опыта феноменология по своей природе вполне способна продемонстрировать в желании парадоксальный, смещенный, блуждающий, эксцентрический, даже скандальный характер, чем оно и отличается от потребности. Это-то и есть факт, слишком утверждаемый, чтобы навязаться навсегда моралистам, достойным этого имени, Фрейдизм былых времен, казалось, должен был дать этому факту статус. Однако парадоксальным образом психоанализ оказался во главе всегдашнего обскурантизма, еще более усыпляющим, когда он не признает этот факт в идеале теоретической и практической редукции желания к потребности.

Вот почему нам нужно сартикулировать здесь этот статус исходя из запроса, собственные характеристики которого избегались благодаря понятию неудовлетворенности (никогда Фрейдом не использовавшемуся).

Запрос сам по себе относится к чему-то отличному от удовлетворений, к которым он взывает. Он есть запрос присутствия или отсутствия. Что обнаруживает первоначальное отношение к матери - как обремененной этим Другим, располагаемым по сю сторону потребностей, которые он может исполнить. Оно конституирует его уже обладающим "привилегией" удовлетворять потребности, иначе говоря, возможностью лишать их того единственного, чем они удовлетворяемы. Эта привилегия Другого образует к тому же радикальную форму дара того, чего у него нет, а именно того, что зовут его любовью.

Именно так запрос аннулирует (aufhebt) своеобразие всего того, что может быть представлено превращением его в свидетельство любви, а сами удовлетворения, получаемые им для потребности, унижаются (sich erniedrigt) становясь лишь уничтожением запроса в любви (все это особенно чувствуется в психологии первой помощи, к которой привязаны наши аналитики-няньки).

Таким образом, имеется необходимость в том, чтобы так устраненное своеобразие появилось заново по ту сторону требования. И в действительности, оно там появляется, но сохраняя структуру, которую таит в себе необусловленное запроса в любви. Обращением, которое не есть простое отрицание отрицания, из остатка погашения возникает могущество чистой потери. Необусловленное запроса желание замещает "абсолютным" условием: это условие на самом деле распутывает то, что в свидетельстве любви сопротивляется удовлетворению потребности. Вот почему желание не есть ни позыв к удовлетворению, ни запрос в любви, но разница, получаемая вычитанием первого из второго, сам феномен их раскола (Spfltung).

Понятно, как сексуальные отношения занимают это замкнутое поле желания, и собираются разыгрывать там свою участь. Дело в том, что это поле сделано, чтобы в нем свершилась загадка, которую отношения эти провоцируют в субъекта, двояко ее ему "означая": возвратом запроса, который они вызывают, в запросе о субъекте потребности; двусмысленностью, оприсутствовленной на упомянутом Другом в запрошенном свидетельстве любви. Зияние этой загадки удостоверяет то, что ее определяет, в самой простой для выдачи ей патента формуле, а именно: субъект в качестве Другого для каждого из партнеров отношений не может ограничиться тем, чтобы быть субъектом потребности или объектом любви, но должен занимать место причины желания.

Что касается сексуальной жизни, эта истина составляет сердцевину всех неполадок, находящихся в поле психоанализа. Составляет она здесь также и условие счастья субъекта: и маскировать ее зияние, полагаясь на добродетель "генитального", чтобы ее отменить через созревание нежности (иначе говоря, единственно приближением к Другому как к реальности), сколь бы благими ни были при этом намерения, тем не менее всего лишь жульничество. Здесь же нужно сказать о том, что французские аналитики лицемерным понятием генитальной жертвенности открыли путь морализаторскому обузданию, с тех пор повсюду развивающемуся под звуки хоровых капелл Армии спасения.

Во всяком случае, человек не может целить в целостное бытие (вроде "тотальной персональности", еще одной посылки, к которой отклоняется современная психотерапия), с тех пор как игра перемещения и сгущения, на которую он обречен выполнением своих функций, помечает его отношение субъекта к означающему.

Фаллос есть привилегированное означающее этой меты, где доля логоса сочетается с пришествием желания.

Можно сказать, что это означающее выбрано как самое выделяющееся из того, что можно уловить в реальности половой вязки, а также и как самое символическое в буквальном (типографском) смысле этого слова, поскольку оно уравнивается здесь со связкой (логической). Можно сказать, что оно со своим набуханием является образом потока жизненных выделений, каким он переходит в зарождающееся потомство.

Все эти разговоры пока лишь вуалируют тот факт, что оно может играть свою роль лишь завуалированным, то есть само как знак скрытой возможности, которой подвержено любое означабельное, как только оно поднято (aufgehoben) до функции означающего.

Фаллос есть означающее самого этого Aufhebung`а, которое он торжественно открывает (инициирует) своим исчезновением. Вот почему демон Ai ws`а (Scham) появляется в тот самый момент, когда в античной мистерии с фаллоса спадает покров (см. знаменитые росписи помпейской виллы).

Он становится тогда стержнем, который рукой этого демона чеканит означаемое, помечая его как незаконное потомство его означающей логической связи.

 

1 2 3

 

консультация психолога