В Библиотеку →

Второе замечание является дополнением к теории сновидений. Мы не можем объяснить себе возникновение сновидения, если не предположим, что вытесненное бессознательное получило известную независимость от Я, так что оно не подчиняется желанию спать и сохраняет свои привязанности, даже если все зависящие от Я привязанности к объектам оставлены ради сна. Только в этом случае можно понять, что это бессознательное имеет возможность воспользоваться ночным отсутствием или уменьшением цензуры и умеет овладеть остатками дневных впечатлений, для того чтобы образовать из их материала запретное желание сновидения. С другой стороны, и остатки дневных впечатлений частью своего противодействия предписанному желанием спать оттоку либидо обязаны уже существующей связи с этим бессознательным. Эту динамически важную черту мы хотим дополнительно включить в наше представление об образовании сновидений.

Органическое заболевание, болезненное раздражение, воспаление органов создают состояние, имеющее последствием явное отделение либидо от его объектов. Отнятое либидо снова находится в Я в форме усилившейся привязанности к заболевшей части тела. Можно даже решиться на утверждение, что в этих условиях отход либидо от своих объектов бросается в глаза больше, чем утрата эгоистического интереса к внешнему миру. Отсюда как будто открывается путь к пониманию ипохондрии, при которой какой то орган подобным образом занимает Я, не будучи больным с нашей точки зрения.

Но я устою перед искушением идти дальше или обсуждать другие ситуации, которые становятся понятными нам или легко поддаются описанию благодаря предположению перехода объект либидо в Я, потому что мне не терпится дать ответ на два возражения, которые, как мне известно, вас теперь занимают. Во первых, вы хотите потребовать от меня объяснений, почему я непременно хочу различать в случаях сна, болезни и тому подобных ситуациях либидо и интерес, сексуальные влечения и инстинкты Я, тогда как наблюдения вполне позволяют обойтись предположением [о существовании] одной однородной энергии, которая, являясь подвижной, заполняет то объект, то Я, выступая на службе то одного, то другого влечения. И во вторых, как я могу решиться рассматривать отделение либидо от объекта в качестве источника патологического состояния, если такой переход объект либидо в Я - либидо - или, говоря более обще, в энергию Я - относится к нормальным, ежедневно и еженощно повторяющимся процессам душевной динамики.

На это можно ответить: ваше первое возражение звучит хорошо. Объяснение состояний сна, болезни, влюбленности само по себе, вероятно, никогда не привело бы нас к различению Я либидо и объект либидо или либидо и интереса. Но при этом вы пренебрегаете исследованиями, из которых мы исходили и в свете которых теперь рассматриваем обсуждаемые душевные ситуации. Различение между либидо и интересом, т. е. между сексуальными влечениями и инстинктами самосохранения, стало необходимым благодаря пониманию конфликта, из за которого происходят неврозы перенесения. После этого мы не можем вновь отказаться от него. Предположение, что объект либидо может превратиться в Я либидо, так что с Я либидо приходится считаться, казалось нам единственно способным разрешить загадку так называемых нарцисстических неврозов, например Dementia praecox, и уяснить их сходства и различия в сравнении с истерией и навязчивыми состояниями. В случаях болезни, сна и влюбленности мы применяем теперь то, что нашли вполне оправданным в другом месте. Мы можем продолжить это применение и посмотреть, чего мы этим достигнем. Единственное утверждение, не являющееся прямым отражением нашего аналитического опыта, состоит в том, что либидо остается либидо, независимо от того, направлено ли оно на объекты или на собственное Я, и оно никогда не превращается в эгоистический интерес, как не бывает и обратного. Но это утверждение равноценно разделению сексуальных влечений и инстинктов Я, уже оцененному критически, которого мы будем придерживаться из эвристических мотивов, пока оно, быть может, не окажется неправильным.

И второе ваше возражение содержит справедливый вопрос, но идет по ложному пути. Разумеется, переход объект либидо в Я не является непосредственно патогенным; ведь мы знаем, что он предпринимается каждый раз перед отходом ко сну, чтобы проделать обратный путь при пробуждении. Мельчайшее животное, состоящее из протоплазмы, втягивает свои отростки, чтобы снова выпустить их при следующем поводе. Но совсем другое дело, если какой то определенный очень энергичный процесс вынуждает отнять либидо у объекта. Тогда ставшее нарцисстическим либидо может не найти обратного пути к объектам, и это нарушение подвижности либидо становится, конечно, патогенным. Кажется, что скопление нарцисстического либидо сверх определенной меры нельзя вынести. Мы можем себе также представить, что именно поэтому дело дошло до привязанности к объектам, что Я должно было отдать свое либидо, чтобы не заболеть от его скопления. Если бы в наши планы входило подробное изучение Dementia praecox, я бы вам показал, что процесс, отделяющий либидо от объектов и преграждающий ему обратный путь, близок к процессу вытеснения и должен рассматриваться как дополнение к нему. Но прежде всего вы почувствовали бы знакомую почву под ногами, узнав, что условия этого процесса почти идентичны - насколько мы пока знаем - условиям вытеснения. Конфликт, по видимому, тот же самый и разыгрывается между теми же силами. А если исход иной, чем, например, при истерии, то причина может быть только в различии предрасположения. Развитие либидо у этих больных имеет слабое место в другой своей фазе; столь важная фиксация, которая пролагает, как вы помните, путь к образованию симптомов, находится где то в другом месте, вероятно, на стадии примитивного нарциссизма, к которому в своем конечном итоге возвращается Dementia praecox. Весьма достойно внимания то, что для всех нарцисстических неврозов мы должны предположить фиксацию либидо на гораздо более ранних фразах, чем при истерии или неврозе навязчивых состояний. Но вы слышали, что понятия, выработанные нами при изучении неврозов перенесения, оказались достаточными и для ориентации в гораздо более тяжелых в практическом отношении нарцисстических неврозах. Черты сходства идут очень далеко; в сущности, это та же область явлений. Но вы можете себе также представить, каким безнадежным кажется объяснение этих заболеваний, относящихся уже к психиатрии, тому, у кого для решения этой задачи недостает аналитического представления о неврозах перенесения.

Картина симптомов Dementia praecox, впрочем очень изменчивая, определяется не исключительно симптомами, возникающими вследствие оттеснения либидо от объектов и его скопления в виде нарцисстического либидо в Я. Большое место занимают другие феномены, которые сводятся к стремлению либидо вновь вернуться к объектам, т. е. соответствуют попытке восстановления или выздоровления. Эти шумливые симптомы даже больше бросаются в глаза; они обнаруживают несомненное сходство с симптомами истерии или - реже - невроза навязчивых состояний, но отличаются от них во всех отношениях. Кажется, что либидо при Dementia praecox в своем стремлении снова вернуться к объектам, т. е. к представлениям объектов, действительно что то улавливает от них, но как бы только их тени, я имею в виду относящиеся к ним словесные представления. Здесь я больше не могу говорить об этом, но полагаю, что такое поведение стремящегося обратно либидо позволяет нам понять, что действительно составляет различие между сознательным и бессознательным представлением.

Я ввел вас в область, где следует ожидать новых успехов аналитической работы. С тех пор как мы решились пользоваться понятием Я либидо, нам стали доступны нарцисстические неврозы; возникла задача найти динамическое объяснение этих заболеваний и одновременно пополнить наше знание душевной жизни пониманием Я. Психология Я, к которой мы стремимся, должна основываться не на данных наших самонаблюдений, а, как и в случае либидо, на анализе нарушений и распадов Я. Вероятно, когда будет проделана эта большая работа, мы будем невысокого мнения о нашем нынешнем знании о судьбах либидо, почерпнутом из изучения неврозов перенесения. Но ведь мы еще и не продвинулись в ней далеко. Нарцисстические неврозы едва ли проницаемы для той техники, которой мы пользовались при изучении неврозов перенесения. Вы скоро узнаете почему. Здесь у нас всегда происходит так, что после короткого продвижения вперед мы оказываемся перед стеной, заставляющей нас остановиться. Вам известно, что и при неврозах перенесения мы наталкивались на подобные препятствия, но нам удавалось устранять их по частям. При нарцисстических неврозах сопротивление непреодолимо; в лучшем случае мы можем лишь бросить любопытный взгляд за стену, чтобы подглядеть, что происходит по ту ее сторону. Наши технические методы должны быть, таким образом, заменены другими; мы еще не знаем, удастся ли нам такая замена. Но и эти больные дают достаточно материала для нас. Они много говорят о себе, хотя и не отвечают на наши вопросы, и пока мы вынуждены толковать эти высказывания с помощью представлений, приобретенных благодаря изучению симптомов неврозов перенесения. Сходство достаточно велико, чтобы обеспечить нам начальный успех. Вопрос, насколько достаточной будет эта техника, остается открытым.

Возникают и другие затруднения, мешающие нашему продвижению вперед. Нарцисстические заболевания и примыкающие к ним психозы могут быть разгаданы только теми наблюдателями, которые прошли школу аналитического изучения неврозов перенесения. Но наши психиатры не изучают психоанализ, а мы, психоаналитики, слишком мало наблюдаем психиатрических случаев. Должно еще подрасти поколение психиатров, прошедших школу психоанализа как подготовительной науки. Начало этому положено в настоящее время в Америке, где очень многие ведущие психиатры читают студентам лекции о психоаналитическом учении, а владельцы лечебных учреждений и директора психиатрических больниц стремятся вести наблюдения за своими больными в духе этого учения. Да и нам удалось здесь несколько раз заглянуть за нарцисстическую стену, и в дальнейшем я хочу рассказать вам кое что из того, что нам, кажется, удалось подсмотреть.

Форма заболевания паранойей, хроническим систематическим умопомешательством, при попытках классификации в современной психиатрии не занимает определенного места. Между тем ее близкое сходство с Dementia praecox не подлежит никакому сомнению. Однажды я позволил себе предложить объединить паранойю и Dementia praecox под общим названием парафрения. По их содержанию формы паранойи описываются как бред величия, бред преследования, любовный бред (эротомания), бред ревности и т. д. От психиатрии попыток объяснения мы не ждем. В качестве образца таковой, хотя и устаревшего и не совсем полноценного примера, приведу вам попытку вывести один симптом из другого посредством интеллектуальной рационализации: больной, который по первичной склонности считает, что его преследуют, должен делать из этого преследования вывод, что он представляет из себя особенно важную личность и поэтому у него развивается бред величия. Для нашей аналитической точки зрения бред величия является непосредственным следствием возвеличивания Я из за отнятия либидозных привязанностей у объектов, вторичным нарциссизмом как возвращением к первоначальному нарциссизму раннего детства. Но на [материале] случаев бреда преследования мы сделали некоторые наблюдения, которые заставили нас пойти по определенному пути. Сначала нам бросилось в глаза, что в преобладающем большинстве случаев преследователь был того же пола, что и преследуемый. Этому еще можно было дать невинное объяснение, но в некоторых хорошо изученных случаях явно обнаружилось, что лицо того же пола, наиболее любимое в обычное время, с момента заболевания превратилось в преследователя. Дальнейшее развитие возможно благодаря тому, что любимое лицо заменяется другим по известному сходству, например, отец учителем, начальником. Из таких примеров, число которых все увеличивается, мы пришли к выводу, что Paranoia persecutoria - это форма, в которой индивид защищается от гомосексуального чувства, ставшего слишком сильным. Превращение нежности в ненависть, которая, как известно, может стать серьезной угрозой для жизни любимого и ненавистного объекта, соответствует превращению либидозных импульсов в страх, являющийся постоянным результатом процесса вытеснения. Вот, например, последний случай моих наблюдений такого рода. Одного молодого врача пришлось выслать из его родного города, потому что он угрожал жизни сына профессора из того же города, бывшего до того его лучшим другом. Этому прежнему другу он приписывал поистине дьявольские намерения и демоническое могущество. Он был виновником всех несчастий, постигших за последние годы семью больного, всех семейных и социальных неудач. Но мало того, злой друг и его отец, профессор, вызвали войну и привели в страну русских. За это он тысячу раз должен был бы поплатиться жизнью, и наш больной был убежден, что со смертью преступника наступил бы конец всем несчастьям. И все таки его прежняя нежность к нему была настолько сильна, что парализовала его руку, когда ему однажды представился случай подстрелить врага на самом близком расстоянии. В коротких беседах, которые были у меня с больным, выяснилось, что дружеские отношения между обоими начались давно, в гимназические годы. По меньшей мере один раз были перейдены границы дружбы; проведенная вместе ночь была поводом для полного сексуального сношения. К женщинам наш пациент никогда не испытывал тех чувств, которые соответствовали его возрасту и его привлекательности. Один раз он был обручен с красивой и знатной девушкой, но та расстроила помолвку, так как не встретила нежности со стороны своего жениха. Годы спустя его болезнь разразилась как раз в тот момент, когда ему в первый раз удалось полностью удовлетворить женщину. Когда эта женщина с благодарностью и в самозабвении обняла его, он вдруг почувствовал загадочную боль, которая прошла как острый надрез вокруг крышки черепа. Позднее он истолковал это ощущение так, будто ему сделали надрез, которым открывают мозг при вскрытии, а так как его друг стал патологоанатомом, то постепенно он открыл, что только тот мог подослать ему эту женщину для искушения. С тех пор у него открылись глаза и на другие преследования, жертвой которых он стал благодаря действиям бывшего друга.

Но как же быть в тех случаях, когда преследователь не одного пола с преследуемым, которые, кажется, противоречат нашему объяснению защиты от гомосексуального либидо? Недавно у меня была возможность исследовать такой случай, и в кажущемся противоречии я мог обнаружить подтверждение. Молодая девушка, считавшая, что ее преследует мужчина, с которым она имела два нежных свидания, в действительности сначала имела бредовую идею по отношению к женщине, которую можно считать заместительницей матери. Только после второго свидания она сделала шаг вперед и, отделив эту бредовую идею от женщины, перенесла ее на мужчину. Таким образом, условие наличия того же пола у преследователя первоначально было соблюдено и в этом случае. В своей жалобе другу наставнику и врачу пациентка не упомянула об этой предварительной стадии бреда и этим создала видимость противоречия нашему пониманию паранойи.

Гомосексуальный выбор объекта первоначально ближе к нарциссизму, чем гетеросексуальный. Если затем необходимо отвергнуть нежелательно сильное гомосексуальное чувство, то обратный путь к нарциссизму особенно легок. До сих пор у меня было очень мало поводов говорить с вами об основах любовной жизни, насколько мы их узнали, я и теперь не могу это восполнить. Хочу лишь подчеркнуть, что выбор объекта, шаг вперед в развитии либидо, который делается после нарцисстической стадии, может осуществиться по двум различным типам. Или по нарцисстическому типу, когда на место собственного Я выступает возможно более похожий на него объект, или по типу опоры, когда лица, ставшие дорогими благодаря удовлетворению других жизненных потребностей, выбираются и объектами либидо. Сильную фиксацию либидо на нарцисстическом типе выбора объектов мы включаем также в предрасположенность к открытой гомосексуальности.

Вы помните, что во время первой нашей встречи в этом семестре я рассказал вам случай бреда ревности у женщины. Теперь, когда мы так близки к концу, вы, конечно, хотели бы услышать, как мы психоаналитически объясняем бредовую идею. Но по этому поводу я могу вам сказать меньше, чем вы ожидаете. Непроницаемость бредовой идеи, так же как и навязчивого состояния для логических аргументов и реального опыта, объясняется отношением к бессознательному, которое представляется и подавляется бредовой или навязчивой идеей. Различие между ними основано на различной топике и динамике обоих заболеваний.

Как при паранойе, так и при меланхолии, которая представлена, между прочим, весьма различными клиническими формами, мы нашли место, с которого можно заглянуть во внутреннюю структуру заболевания. Мы узнали, что самоупреки, которыми эти меланхолики мучают себя самым беспощадным образом, в сущности, относятся к другому лицу, сексуальному объекту, который они утратили или который по своей вине потерял для них значимость. Отсюда мы могли заключить, что хотя меланхолик и отвел свое либидо от объекта, но благодаря процессу, который следует назвать "нарцисстической идентификацией", объект воздвигнут в самом Я, как бы спроецирован на Я. Здесь я могу вам дать лишь образную характеристику, а не топико динамическое описание. Тогда с собственным Я обращаются как с оставленным объектом, и оно испытывает на себе все агрессии и проявления мстительности, предназначавшиеся объекту. И склонность к самоубийству меланхоликов становится понятнее, если принять во внимание, что ожесточение больного одним и тем же ударом попадает в собственное Я и в любимо ненавистный объект. При меланхолии, так же как при других нарцисстических заболеваниях, в ярко выраженной форме проявляется черта жизни чувств, которую мы привыкли вслед за Блейлером называть амбивалентностью. Мы подразумеваем под этим проявление противоположных, нежных и враждебных, чувств по отношению к одному и тому же лицу. Во время этих лекций я, к сожалению, не имею возможности рассказать вам больше об амбивалентности чувств.

Кроме нарцисстической идентификации, бывает истерическая, известная нам очень давно. Я бы сам хотел, чтобы оказалось возможным объяснить их различие несколькими ясными определениями. О периодических и циклических формах меланхолии я могу вам кое что рассказать, что вы, наверное, охотно выслушаете. При благоприятных условиях оказывается возможным - я два раза проделывал этот опыт - предотвратить повторение состояния такого же или противоположного настроения благодаря аналитическому лечению в свободный от болезни промежуток времени. При этом узнаешь, что и при меланхолии, и при мании дело идет об особом способе разрешения конфликта, предпосылки которого полностью совпадают с предпосылками других неврозов. Можете себе представить, сколько психоанализу еще предстоит открыть в этой области.

Я сказал вам также, что благодаря анализу нарцисстических заболеваний мы надеемся узнать состав нашего Я и его построение из различных инстанций. В одном месте мы положили этому начало. Из анализа бреда наблюдения мы сделали вывод, что в Я действительно есть инстанция, которая беспрерывно наблюдает, критикует и сравнивает, противопоставляя себя, таким образом, другой части Я. Мы полагаем поэтому, что больной выдает нам еще не вполне оцененную правду, жалуясь, что любой его шаг выслеживается и наблюдается, любая его мысль докладывается и критикуется. Он ошибается лишь в том, что переносит эту неприятную силу, как нечто постороннее, во внешний мир. Он чувствует в своем Я господство какой то инстанции, которая сравнивает его действительное Я и любую его деятельность с Я идеалом, созданным им в процессе своего развития. Мы думаем также, что создание этого идеала произошло с целью восстановления самодовольства, связанного с первичным инфантильным нарциссизмом, но претерпевшего с тех пор так много неприятностей и обид. Наблюдающая за самим собой инстанция известна нам как цензор Я, как совесть, это та же самая инстанция, которая ночью осуществляет цензуру сновидения, от которой исходят вытеснения недопустимых желаний. Когда она при бреде наблюдения распадается, то раскрывает нам свое происхождение из влияния родителей, воспитателей и социальной среды, из идентификации с отдельными из этих лиц, служащих идеалом.

Таковы некоторые результаты, полученные нами до сих пор благодаря использованию психоанализа в случаях нарцисстических заболеваний. Они, разумеется, еще слишком незначительны и зачастую лишены той ясности, которая может быть достигнута в новой области лишь благодаря основательной осведомленности. Всем им мы обязаны использованием понятия Я либидо, или нарцисстического либидо, с помощью которого мы распространили на нарцисстические неврозы представления, подтвердившиеся на неврозах перенесения. Но теперь вы поставите вопрос: возможно ли, чтобы нам удалось объяснить теорией либидо все нарушения нарцисстических неврозов и психозов, чтобы мы везде признали виновником заболевания либидозный фактор душевной жизни и никогда не считали ответственным за него изменение в функции инстинктов самосохранения? Уважаемые дамы и господа, мне кажется, что не следует спешить с решением этого вопроса, которое, прежде всего, еще не созрело. Мы спокойно можем предоставить его научному прогрессу. Я бы не удивился, если бы способность патогенного воздействия действительно оказалась преимуществом либидозных влечений, так что теория либидо могла бы праздновать свой триумф по всей линии от простейших актуальных неврозов до самого тяжелого психотического отчуждения индивида.

Ведь мы знаем характерную черту либидо противиться подчинению реальности мира, судьбе. Но я считаю в высшей степени вероятным, что инстинкты Я вторично захватываются патогенными импульсами либидо и вынуждаются к нарушению функции. И я не могу признать поражение нашего направления исследования, если нам предстоит узнать, что при тяжелых психозах инстинкты Я даже первично бывают сбиты с пути; это покажет будущее, по крайней мере, вам.

А мне позвольте еще на одно мгновение вернуться к страху, чтобы осветить оставшееся там темное место. Мы сказали, что нам не следует соглашаться со столь хорошо известным отношением между страхом и либидо, будто реальный страх перед лицом опасности должен быть проявлением инстинктов самосохранения, хотя само по себе это едва ли оспоримо. Но как обстояло бы дело, если бы аффект страха исходил не из эгоистических инстинктов Я, а из Я либидо? Ведь состояние страха во всяком случае нецелесообразно, и его нецелесообразность очевидна, если он достигает более высокой степени. Он мешает действию, будь то бегство или защита, что единственно целесообразно и служит самосохранению. Таким образом, если мы припишем аффективную часть реального страха Я либидо, а действие при этом - инстинктам самосохранения, то устраним все теоретические трудности. Впрочем, вы ведь не думаете всерьез, что человек убегает, потому что испытывает страх? Нет, испытывают страх и обращаются в бегство по общей причине, которая возникает, когда замечают опасность. Люди, пережившие большие жизненные опасности, рассказывают, что они совсем не боялись, а только действовали, например, целились из ружья в хищника, а это было, конечно, самым целесообразным.

	консультация психолога