В Библиотеку →

Пока я помогаю пациенту определить действенные моменты его снов и стремлюсь показать общий смысл символов, он психологически находится еще в детстве. Он зависит от своих снов и от того, даст ли ему следующий сон новый свет. Пациент зависим также от моих идей и знаний, помогающих понять новые образы. Он испытывает нежелательное пассивное состояние неуверенности, зыбкости. Ведь ни он, ни я не знаем, куда лежит путь. Мы бредем наощупь в египетской тьме. В этом состоянии не стоит ждать сильного воздействия -слишком велика неуверенность. А кроме того, существует опасность, что сотканную днем ткань снова разорвет ночь. Страшно, если ничего не состоится, и сновидец ни на чем не остановится. В таких ситуациях иногда появляется особенно яркий или странный сон и пациент говорит мне: "Если бы я был художником, я бы нарисовал об этом картину." Или сны говорят о фотографиях, живописных или рисованных картинах, иллюстрированных рукописях, о кино.

Я пользуюсь этим и предлагаю пациентам действительно нарисовать увиденное во сне или в фантазии. Как правило, пациент говорит, что он не художник, на что я обычно отвечаю, что современные художники - тоже, а посему живописью нынче может заниматься всякий, кому не лень. Сверх того, важна не красота, а старания, затрачиваемые на картину. Насколько это правда, я недавно увидел на примере одаренной профессиональной портретистки, которой пришлось начать с самых жалких детских попыток рисовать в моем жанре; буквально так, как если бы она никогда прежде не держала в руках кисти. Рисовать вовне - совсем другое искусство, нежели изнутри.

Таким образом, мои продвинутые пациенты начинают рисовать. Я понимаю, что можно поражаться бесполезности этого дилетантства. Но не нужно забывать, что речь идет не о людях, которым нужно доказывать свою социальную полезность, а о тех, кто перестал видеть в ней смысл и натолкнулся на более глубокий и опасный вопрос о смысле своей индивидуальной жизни. Быть частью массы хорошо и приятно лишь для того, кто еще этого не достиг, но отнюдь не для человека, насладившегося таким единством до полного отвращения. Значимость индивидуального смысла жизни отрицают люди, находящиеся ниже уровня социальной нормы, а также тот, кто любит чувствовать себя пастырем. Тот, кто не относится ни к первой, ни ко второй категории" рано или поздно натолкнется на этот мучительный вопрос.

Даже когда мои пациенты создают художественно прекрасные вещи, которые вполне можно было бы показать на современных "художественных" выставках, я все же рассматриваю их как полностью лишенные ценности в масштабе подлинного искусства. Это принципиально (отсутствие ценности), иначе пациенты вообразят себя художниками, а само упражнение утратит смысл. Об искусстве речь не идет и не должна идти, здесь перед нами нечто иное, нечто большее, чем искусство - живое воздействие на пациента. То, что с социальной точки зрения ничтожно, здесь стоит выше всего: смысл индивидуальной жизни, ради которого пациент старается перевести несказанное в детски беспомощную, но видимую форму.

Но почему я вообще заставляю пациентов на определенной ступени развития самовыражаться посредством кисти, карандаша или пера?

Главным образом, тоже для того, чтобы добиться воздействия. Психологически инфантильный пациент остается пассивным, здесь же он переходит к активности. Сначала он просто изображает увиденное и превращает это в собственное деяние. Он не только говорит, но и делает. Психологически есть колоссальное различие между ситуациями, когда человек несколько раз в неделю ведет интересные разговоры со своим врачом, результат которых повисает где-то в воздухе, или же часами борется с непослушными кистями и красками, чтобы создать нечто, на первый взгляд совершенно бессмысленное. Если бы это было и вправду бессмысленным, то собственные усилия вызывали бы у пациента такое отвращение, что его вряд ли удалось бы засадить за такое упражнение во второй раз. Но поскольку фантазия не кажется полностью бессмысленной, то претворение в жизнь еще больше усиливает ее действие. Кроме того, материализация картины принуждает длительно рассматривать ее во всех деталях, благодаря чему она может полностью проявить свое воздействие. Все это привносит в бесплотную фантазию момент действительности и придает ей больший вес. И вправду, от этих самодельных картин исходят воздействия, которые, впрочем, трудно описать. Например, пациенту достаточно несколько раз почувствовать, как он спасается из скверного душевного состояния, создавая символическую картину, чтобы вновь и вновь обращаться к этому средству, как только ему становится плохо. Достигнуто нечто бесценное, а именно - начало независимости, переход к психологической взрослости. С помощью этого метода - если вообще позволительно использовать это слово - пациент может стать творчески свободным. Теперь он не зависит более ни от своих снов, ни от знаний врача, но может создавать себя сам в процессе рисования. Его рисунки - действенные фантазии, то, что в нем действует. А это и есть он сам, но уже не в смысле прошлого заблуждения, когда он считал самостью свое личное Я, а в новом, до сих пор чуждом ему смысле, когда Я оказывается объектом действующего в пациенте начала. В бесчисле

нных картинах он пы

Я бессилен изобразить, к какому изменению взглядов и ценностей, какому смещению центра тяжести личности это приводит. Похоже на то, как если бы Земля открыла для себя Солнце как центр планетных орбит, в том числе и своей собственной.

Но разве мы не знали этого раньше? Я тоже думаю, что знали. Но если я что-нибудь знаю, то другой во мне не обязательно знает это, ибо в действительности я живу так, словно ничего не знаю. Большинство моих пациентов знали, но не жили этим знанием. А почему? Да по той же причине, которая нас всех заставляет жить исходя из Я. Эта причина - переоценка сознания.

Для молодого, еще не добившегося успеха человека чрезвычайно важно сформировать свое сознательное Я активным и действенным, т.е. воспитать волю. Если он не совсем уж гений, то ему вообще не стоит верить во что-либо, не идентичное воле. Он должен ощущать себя волевым существом, а все остальное может обесценить или же мнить зависящим от воли, потому что без этой иллюзии ему не достичь социальной адаптации.

Но все совсем иначе у человека во второй половине жизни. Ему больше не нужно воспитывать волю - скорее, чтобы понять смысл своей индивидуальной жизни, нужен опыт собственной сущности. Социальная полезность уже не столь желанна, как раньше. Он воспринимает свою социально бесполезную творческую деятельность как работу и над собой, и личное благодеяние. Кроме того, она освобождает от болезненной зависимости, и пациент приобретает внутреннюю устойчивость и новое доверие к самому себе. Именно эти достижения, в свою очередь, благотворно сказываются на социальной жизни пациента. Ведь внутренне устойчивый и доверяющий самому себе человек справится со своими социальными задачами лучше, чем тот, у кого нелады с бессознательным.

Я старался не перегружать свой доклад теорией, поэтому многое осталось темным и непроясненным. Но чтобы научиться понимать картины пациентов, необходимо все же упомянуть некоторые теоретические положения. Все эти картины отличаются примитивным символизмом, ярко проявляющимся и в рисунке, и в красках. Кричащие цвета, архаические изображения - все указывает на природу лежащих в основе изобразительных сил. Это иррациональные символические тенденции столь древнего исторического характера, что им нетрудно найти параллели с аналогичными предметами археологии и истории религий. Поэтому можно предположить, что такие картины порождаются, главным образом, теми регионами психики, которые я обозначил как коллективное бессознательное. Этим термином я называю бессознательное общечеловеческое психическое функционирование, лежащее в основе как современных символических картин, так и подобных порождений человеческого прошлого. Такие картины вызываются естественной потребностью и удовлетворяют ее же. Дело обстоит так, словно наша уходящая корнями в древность психика выражает себя в этих картинах, получая возможность функционировать вместе с чужеродным для нее сознанием. Правда, необходимо добавить, что чисто изобразительная деятельность сама по себе недостаточна. Сверх этого нужно еще интеллектуальное и моральное понимание картин, благодаря чему они интегрируются в сознание. Их следует подвергнуть синтетической работе толкования. Несмотря на то, что я многократно прошел этот путь с отдельными пациентами, мне еще не удалось прояснить и опубликовать такой процесс во всех его деталях4.

Все это, конечно, весьма отрывочно. Но здесь мы находимся на абсолютной целине, где самое главное -накопить опыт. По очень важным причинам именно тут я не хотел бы допускать опрометчивых выводов. Ведь речь идет о жизненном процессе души вне сознания, который становится косвенно доступен наблюдению. И мы не знаем, в какие неизвестные глубины проникает при этом наш взгляд. Как я уже указывал, речь идет о чем-то вроде процесса центрирования - многие главные образы указывают в этом направлении; в ходе этого процесса то, что мы называем Я, уходит на периферию. Это изменение, по-видимому, вызвано тем, что историческая часть души выходит на передний план. Цель самого процесса поначалу непонятна. Мы можем лишь констатировать его сильное воздействие на сознание личности. Поскольку это повышает ощущение жизни и поддерживает ее поток, приходится заключить, что данному процессу присуща определенная целесообразность. Можно назвать это новой иллюзией. Но что такое иллюзия? С какой точки зрения мы можем говорить об иллюзии? Существуют ли иллюзии для души? Или они для нее важнейшая форма жизни, необходимость, как кислород для организма? То, что мы называем "иллюзией", возможно, есть исключительно важная психическая реальность. Душа вряд ли заботится о наших категориях действительности. Для нее, похоже, действительно то, что действует. Кто хочет исследовать душу, не должен путать ее с сознанием, или он скрывает предмет исследования от собственного взгляда. Напротив, чтобы познать душу, нужно понять, насколько она отлична от сознания. Вполне возможно, что наша иллюзия для нее действительность, и потому в высшей степени бессмысленно мерить психическую реальность реальностью сознания. Для психолога нет ничего глупее, чем миссионерская точка зрения, объявляющая иллюзией божества бедных язычников. Но к сожалению, мы все еще допускаем халтуру догм, как если бы наша так называемая реальность не была столь же иллюзорной. В психическом, как и повсюду в опыте, действующие вещи реальны, как бы человек их не называл. И ре

чь идет как раз о т

Я должен повторить, что эти названия и изменения названий не имеют никакого отношения к сущности обрисованного процесса. Он, как и все сущее, не исчерпывается рациональными понятиями сознания - именно поэтому мои пациенты предпочитают символическое представление и интерпретацию как более адекватные и действенные.

Это, пожалуй, все, что я мог бы сказать о своих терапевтических планах и взглядах в рамках обзорного доклада. Может быть, это просто начало, и я буду вполне удовлетворен, если так и окажется.

	консультация психолога