В Библиотеку →

Х

ОШИБКИ ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Заблуждения (Irrtumer) памяти отличаются от забывания с ошибочным воспоминанием лишь одной чертой: ошибка (неправильное воспоминание) не воспринимается как таковая и находит себе веру. Употребление слова "ошибка" связано, однако, с другим условием. Мы говорим об "ошибке" вместо того, чтобы говорить о "неправильном воспоминании" тогда, когда в воспроизводимом психическом материале должен быть подчеркнут характер объективной реальности, когда, стало быть, воспоминанию подлежит не факт моей внутренней психической жизни, а нечто, поддающееся подтверждению или опровержению при помощи воспоминаний других людей. Противоположностью ошибкам памяти в этом смысле является незнание.

В моей книге "Die Traumdeutung" (1900 г.) я допустил целый ряд искажений исторического и вообще фактического материала и был очень удивлен, когда после выхода книги в свет на них обратили мое внимание. При более близком рассмотрении я нашел, что причиной тому было не мое незнание, а ошибки - заблуждения памяти, которые можно объяснить путем анализа.

а) На с. 266 я говорю, что Шиллер родился в Марбурге, - название города, встречающееся также в Штирии. Ошибка сделана в изложении анализа одного сновидения, которое я видел во время ночной поездки, когда кондуктор разбудил меня, выкрикнув название Марбург. В этом сновидении был задан вопрос об одной книге Шиллера. Но Шиллер родился не в университетском городе Марбурге, а в швабском Марбахе. Я утверждаю, что всегда знал это.

б) На с. 135 я назвал отца Ганнибала - Гасдрубалом. Эта ошибка была мне особенно досадна, но зато и больше всего убедила меня в правильности моего взгляда на такого рода ошибки. В истории Баркидов редкий из читателей более осведомлен, чем автор, сделавший эту ошибку и проглядевший ее при корректировании книги. Отцом Ганнибала был Гамилькар Барка, Гасдрубал - имя брата Ганнибала, а также и его шурина и предшественника на посту полководца.

в) На с. 177 и 370 я утверждаю, что Зевс оскопил и сверг с престола своего отца Кроноса. Злодеяние это я по ошибке передвинул на целое поколение; в греческой мифологии это сделал Кронос со своим отцом Ураном.

Как же объяснить, что моя память изменила мне здесь, в то время как в других случаях, как в этом могут убедиться читатели моей книги, к моим услугам оказывается самый отдаленный и малоупотребительный материал? И затем, каким образом, при трех тщательнейших корректурах, я проглядел эти ошибки, словно пораженный слепотой?

Гёте сказал про Лихтенберга: когда он шутит, то в его шутке таится проблема. По аналогии с этим можно было бы сказать про приведенные здесь места моей книги: где встречается ошибка, там за ней скрывается вытеснение. Или вернее: неискренность, искажение, в последнем счете основывающееся на вытеснении. При анализе сновидений, приводимых в этой книге, я был вынужден по самой природе тех тем, на которые распространялось содержание сновидения, с одной стороны, обрывать анализ, не доводя его до полного окончания, с другой же стороны, смягчить ту или иную нескромную частность, слегка искажая ее. Иначе нельзя было поступить, разве если отказаться вообще от приведения примеров; у меня не было выбора, это неизбежно вытекало из особенности, присущей снам:

Служить выражением для вытесненного, т. е. не подлежащего осознанию материала. Несмотря на это, все же осталось, вероятно, немало такого, что могло шокировать щепетильных людей. Это то искажение или ощущение известного мне продолжения мыслей не прошло бесследно. То, что я хотел подавить, нередко прокладывало себе против моего желания дорогу в область того, что было мной включено в изложение, и проявлялось там в форме ошибок, незаметных для меня. В основе всех трех приведенных мной выше примеров лежит, впрочем, одна и та же тема: ошибки эти коренятся в вытесненных мыслях, касающихся моего покойного отца.

Пример а) Кто даст себе труд прочесть проанализированное на с. 266 сновидение, тот заметит - частью прямо, частью из намеков, что я оборвал анализ на мыслях, которые должны были заключать в себе недоброжелательную критику моего отца. Если продолжать этот ряд мыслей и воспоминаний, то в нем можно найти одну неприятную историю, в которой замешаны книги и некий господин, с которым мой отец вел дела, по фамилии Марбург, - то же имя, которое выкрикнул разбудивший меня кондуктор. При анализе я хотел скрыть этого господина от себя и от читателей; он отомстил за себя, забравшись туда, где ему быть не следовало, и превратив название родины Шиллера изМарбаха в Марбург.

Пример б) Ошибка, благодаря которой я написал Гасдрубал вместо Гамилькара - имя брата вместо имени отца, была сделана как раз в такой связи, в которой дело касалось моих гимназических мечтаний о Ганнибале и моего недовольства поведением отца по отношению к "врагам нашего народа". Я мог бы продолжить изложение и рассказать, как мое отношение к отцу изменилось после поездки в Англию, где я познакомился с живущим там сводным братом, сыном отца от первого брака. У моего брата есть старший сын, одного возраста со мной; так что поскольку дело шло о возрасте, ничто не нарушало моих мечтаний о том, как все было бы иначе, если бы я был сыном не своего отца, а брата. Эти подавленные мной фантазии и исказили текст моей книги в том месте, где я оборвал анализ, - заставили меня поставить вместо Имени отца имя брата.

Пример в) Влиянию воспоминаний о том же брате я приписываю и третью ошибку - когда я передвинул на целое поколение мифическое злодеяние из мира греческих богов. Из того, в чем меня убеждал мой брат, одно высказывание осталось у меня надолго в памяти. "Что касается образа жизни, - сказал он мне, - то не забывай одного: ты принадлежишь, в сущности не ко второму, а к третьему поколению, считая от отца". Наш отец женился впоследствии вторично и был, таким образом, намного старше своих детей от второго брака. Указанную ошибку я сделал как раз в том месте книги, где говорю о чувстве почтения, связывающем родителей и детей.

Несколько раз случалось также, что мои друзья и пациенты, чьи сновидения я излагал или намекал на них при анализе, обращали мое внимание на то, что я неточно передаю пережитое нами совместно. Это были опять исторические ошибки. После исправления я рассмотрел отдельные случаи и опять таки убедился, что припоминал неправильно фактическую сторону дела лишь там, где при анализе я что либо намеренно исказил или скрыл. Здесь опять, стало быть, незамеченная ошибка выступает заместителем намеренного умолчания или вытеснения.

От такого рода ошибок, коренящихся в вытеснении, резко отличаются другие ошибки, основывающиеся на действительном незнании. Например, незнанием объясняется, что я раз на прогулке в Вахау думал, что посетил место пребывания революционера Фишгофа. Здесь имелось лишь совпадение имен: Эммерсдорф Фишгофа лежит в Каринтии. Но я этого просто не знал.

Еще одна пристыдившая меня и вместе с тем поучительная ошибка - пример временного невежества, если можно так выразиться. Один пациент напомнил мне как то раз о моем обещании дать ему две книги о Венеции, по которым он хотел подготовиться к своему пасхальному путешествию. Я их отложил уже, ответил я, и пошел за ними в свою библиотеку. На самом деле я забыл отобрать их, ибо был не особенно доволен поездкой моего пациента, в которой видел ненужное нарушение курса лечения и материальный ущерб для врача. В библиотеке я на скорую руку отыскиваю те две книги, которые имел в виду. Одна из них - "Венеция - город искусств"; кроме этого, у меня должно быть еще одно историческое сочинение из подобной же серии. Верно, вот оно: "Медичи"; беру его, несу к ожидающему меня пациенту, с тем чтобы в смущении признать свою ошибку. Ведь я же знаю, что Медичи ничего общего не имели с Венецией, но в данный момент я в этом не увидел ничего неправильного. Пришлось быть справедливым: я так часто указывал моему пациенту на его собственные симптоматические действия, что спасти свой авторитет я мог лишь честно признав скрытые мотивы моего нерасположения к его поездке.

В общем удивляешься, насколько стремление к правде сильнее у людей, чем обыкновенно предполагаешь. Быть может, это результат моих работ над психическими анализами, но я не могу лгать. Стоит мне сделать попытку в этом направлении, и я тотчас же совершаю какую нибудь ошибку или другое ошибочное действие, которым моя неискренность выдает себя; так и было в тех примерах, которые я уже привел и которые приведу еще ниже.

Среди всех ошибочных действий механизм ошибки заблуждения обнаруживает наименьшую связанность; иными словами, наличие ошибки свидетельствует лишь в самой общей форме о том, что соответствующей душевной деятельности приходится выдерживать борьбу с какой либо помехой, причем самый характер ошибки не детерминируется свойствами скрытой расстраивающей идеи. Следует, однако, задним числом заметить, что во многих несложных случаях обмолвок и описок надо предположить то же самое.

Каждый раз, когда мы совершаем обмолвку или описку, мы имеем право заключить о наличии помехи в виде душевных процессов, лежащих вне нашего намерения; надо, однако, допустить, что обмолвки и описки нередко повинуются законам сходства, удобства или стремления ускорить процесс, причем фактору, играющему роль помехи, не удается наложить свою собственную печать на получающуюся в результате обмолвки или описки ошибку. Лишь благоприятный словесный материал может обусловить ошибку, но вместе с тем он ставит ей также и предел.

Чтобы не ограничиваться лишь своими собственными ошибками, приведу еще два примера; их с тем же основанием можно было бы отнести в разряд обмолвок и действий, совершаемых по ошибке, но при равноценности всех этих явлений это не играет роли.

а) Я запретил своему пациенту вызывать по телефону женщину, с которой он собирался порвать, так как всякий разговор вновь разжигает борьбу, связанную с отвыканием. Предлагаю ему сообщить ей письменно свое последнее слово, хотя и есть некоторые трудности в доставке писем. В час дня он приходит ко мне и сообщает, что нашел путь, чтобы обойти эти трудности, и спрашивает между прочим, может ли он сослаться на мой авторитет как врача. Два часа он занят составлением письма, но вдруг прерывает писание и говорит находящейся тут же матери: "Я позабыл спросить профессора, можно ли упомянуть в письме его имя"; спешит к телефону, просит соединить себя с таким то номером и спрашивает в трубку: "Г. профессор уже пообедал? Можно его попросить к телефону?" В ответ на это раздается изумленное: "Адольф, ты с ума сошел?" - тот именно голос, которого он, согласно моему предписанию, не должен был больше слышать. Он лишь "ошибся" и вместо номера врача сказал номер любимой женщины.

б) В одной дачной местности некий школьный учитель, бедный, но красивый молодой человек, до тех пор ухаживал за дочерью некоего столичного домовладельца, пока девушка не влюбилась в него страстно и не убедила свою семью согласиться на их брак, несмотря на разницу в положении и на расовые различия. Однажды учитель пишет письмо брату, в котором говорится: "Девчурка совершенно не красива, но она очень мила, и этого было бы достаточно. Но решусь ли я жениться на еврейке, не могу тебе еще сказать". Письмо это попадает в руки невесте, и брак расстраивается; в это же время брат изумляется любовным излияниям, адресованным ему. Лицо, сообщившее мне об этом, уверяло меня, что здесь была ошибка, а не ловко подстроенная комбинация. Известен мне еще один случай, когда дама, недовольная своим прежним врачом, но не хотевшая ему прямо отказать, тоже перепутала письма; в этом случае по крайней мере и я могу удостоверить, что этот обычный водевильный прием был применен не в силу сознательной хитрости, а в результате ошибки.

Быть может, читатели будут склонны считать объясненную здесь группу ошибок мало распространенной и не особенно важной. Я хочу, однако, обратить их внимание на то, не имеем ли мы основания рассматривать с той же точки зрения также и ошибочные суждения (заблуждения) людей в жизни и науке. Быть может, лишь избранные и наиболее уравновешенные умы способны уберечь картину воспринятой ими внешней действительности от того искажения, которое она претерпевает, проходя через психическую индивидуальность воспринимающего лица.

	консультация психолога