Когда я как психотерапевт обращаюсь к сведениям исторического и теологического характера, я представляют их совершенно в ином свете, и мои цели, и мои выводы - иного порядка. Итак, тот факт, что полярность лежит в основе психической энергии, означает, что проблема противоположности как таковая - в самом широком смысле, со всеми сопутствующими ей религиозными и философскими аспектами, становится темой психологического порядка. Вопросы религии и философии теряют самостоятельный характер, собственно теологический, или собственно философский, - и это неизбежно, поскольку они становятся предметом психологии, т.е. рассматриваются уже не с точки зрения религиозной или философской истины, но проверяются на ценность и значимость для психологии. При том, что они притязают на собственное независимое существование эмпирически, а значит, и в научном смысле, они прежде всего психические феномены. Это представляется бесспорным. То, что они нуждаются в некоторых основаниях, вовсе не противоречит психологическому подходу, который, в свою очередь, не считает подобные притязания совершенно несправедливыми, но, напротив, принимает их во внимание. Психология не может квалифицировать суждения как "исключительно религиозные" или "исключительно философские", хотя слишком часто, особенно от теологов, приходится слышать о чем-то "исключительно психологическом". Все свидетельства, которые только можно вообразить, подсказаны нам психэ. Она предстает как некий динамический процесс, в основании которого полярность, напряжение между двумя полюсами: "Не следует умножать число универсалий"! И поскольку энергетическая теория в качестве универсальной принята в естественных науках, мы должны ограничиться ею и в психологии. Ничего другого, что подсказывало бы нам иное объяснение, нет; более того, полярная природа психики и ее содержание находит себе подтверждение и в психологическом опыте. Если энергетическая концепция психэ верна, то все предположения, которые ей противоречат, как то, например, представление о некой метафизической реальности, - должны казаться парадоксальными, если они хоть в какой-то степени претендуют на законность. Психэ не может выйти из себя так же, как не может постулировать какие бы то ни было абсолютные истины, поскольку собственная ее полярность предполагает их относительность. Когда психэ провозглашает абсолютную истину, например, "Абсолют есть движение" или "Абсолют есть нечто одно", она неизбежно впадает в одно из своих противоречий. Ведь с равным успехом мы могли бы утверждать: "Абсолют - это покой" или "Абсолют суть все". Как только психэ принимает какую-нибудь одну сторону, она разрушается и теряет способность к познанию. Вследствие невозможности рефлексии она становится некой последовательностью состояний, каждое из которых приписывает себе собственное основание, поскольку других не учитывает (или еще не учитывает). Все вышесказанное, разумеется, не отменяет оценочной шкалы, но лишь подтверждает ту очевидную вещь, что границы зыбки, что "все течет", наконец. За тезисом следует антитезис, и синтез возникает как нечто третье, ранее непредусматривавшееся. Здесь психэ лишний раз доказывает свою полярную природу и ни в чем реально не "выходит из себя". В этой своей попытке определить границы психэ я ни в коем случае не пытаюсь ограничить все одной лишь психэ. Но когда речь заходит о восприятии или о познании, мы не можем выйти за пределы психэ. Наука безусловно принимает существование некоего непсихического, трансцендентного объекта. Но наука знает также, насколько трудно постичь реальную природу этого объекта, особенно если соответствующие органы чувств для этого недостаточны или отсутствуют, а необходимый тип мышления не выработан, или еще только должен быть выработан. В случаях, когда ни наши органы чувств, ни соответствующие искусственные вспомогательные инструменты не могут ручаться за наличие реального объекта, возникает та чудовищная трудность, суть которой в искушении объявить реальный объект несуществующим вовсе. Столь поспешные выводы меня никогда не устраивали, поскольку я не думаю, что мы в принципе способны постигнуть все формы бытия. Поэтому я осмеливаюсь утверждать, что феномен архетипических структур, каковые представляют собой психические явления (и только) - опирается на психоидную основу, т.е. на - лишь отчасти - психическую, но вероятно, совсем иную форму бытия. За недостатком эмпирических данных я не обладаю ни знанием, ни пониманием этих форм, называемых обычно "духовными". С наукой это никоим образом не соотносится, но я в это верю. И здесь я вынужден признать свое невежество. Но поскольку архетипы доказали себя в деле, для меня они действительны даже тогда, когда я не знаю их реальной природы. Разумеется, это относится не только к архетипам, но к природе психэ в целом. Что бы она сама о себе ни утверждала, она никогда не выйдет за свои пределы. Постижение, собственно, - факт психический, и в этом смысле мы безнадежно ограничены исключительно психическим миром. Тем не менее, у нас есть все основания предполагать, что за этой завесой существует некий непознанный, но действительный объект, по крайней мере, в случаях с психическими явлениями, где мы не можем ничего утверждать. Утверждения о возможности или невозможности имеют ценность лишь в специальных областях, вне их это лишь произвольные допущения. И хотя брать некие положения с потолка, т.е. без достаточных на то оснований, не принято, тем не менее, существует ряд утверждений, которые очевидно все же должны быть сделаны без объективных причин. Это касается, например, оснований психодинамики, обыкновенно выражаемых субъективно и рассматриваемых в каждом случае отдельно. Ошибка же коренится в невозможности различить, в самом ли деле утверждение исходит от конкретного субъекта и обусловлено исключительно личными мотивами, или же оно носит общий характер и возникает как некий совокупный динамический шаблон. В последнем случае его должно рассматривать не как нечто субъективное, а как нечто психологически объективное, поскольку огромное количество индивидуумов по своему внутреннему побуждению пришли к такому же заключению или осознали необходимость определенного мировоззрения. Поскольку архетип - ни в коем случае не пассивная форма, но реальная сила, род энергии, его можно рассматривать как действующую причину подобных утверждений и считать субъектом таковых. Другими словами, эти утверждения исходят не от конкретного человека, но от архетипа. Если же им пытаются препятствовать, или не принимают их во внимание, то,как учит нас житейский опыт, и как подтверждает медицинская практика, это приводит к существенному психическому ущербу. В индивидуальных случаях мы имеем дело с невротическими симптомами, у людей же, не склонных к неврозам, возникают коллективные мании. В основе архетипических утверждений лежат инстинктивные предпосылки, не имеющие никакого отношения к разуму; их невозможно ни доказать, ни опровергнуть при помощи здравого смысла. Они всегда составляли некую часть миропорядка - "коллективные представления", по определению Леви-Брюля. Конечно, Эго и воля его играют огромную роль. Но то, чего хочет Эго, непостижимым образом перечеркивает автономность и нуминозность архетипических процессов. Их практическая бытийственность - в сфере религии, - в той степени, в какой религию в принципе можно рассматривать с точки зрения психологии. III В этом смысле, на мой взгляд, очевидно, что помимо пространства рефлексии существует другая, столь же, если не более широкая, область, из которой рацио вряд ли способно что-либо извлечь. Это пространство Эроса. Античный Эрос - в полном смысле слова Бог. Его божественная природа превышала границы человеческого разумения, и потому его невозможно ни понять, ни представить. Я мог бы, как это пытались сделать многие до меня, рискнуть и приблизиться к этому демону, чья власть бесконечна - от горных вершин до темных пучин ада; но тщетно я стал бы искать язык, который в состоянии был бы адекватно выразить неисчислимые странности любви. Эрос есть космогония, он - Творец сознания. Иногда мне кажется, что условие апостола Павла "если... любви не имею" - первое условие познания и собственно сакральности. В любом случае его должно принять как одно из толкований тезиса "Бог есть любовь", утверждающего Божество как complexio oppositorum. В моей медицинской практике, равно как и в личной жизни, я часто сталкивался с загадкой любви и никогда не мог ее разрешить. Подобно Иову, руку свою полагаю на уста мои. Здесь заключено самое великое и самое малое, самое далекое и самое близкое, самое высокое и самое низменное. И одно не существует без другого. Мы не в состоянии выразить этот парадокс. Что бы мы не сказали, мы никогда не скажем всего. А говорить о частностях - значит сказать слишком много или слишком мало, поскольку смысл имеет лишь целое. Любовь "все покрывает, всему верит, все переносит". Здесь все сказано. Воистину, мы суть жертвы или средство великой космической "любви". Я беру это слово в кавычки затем, что имею в виду не страсти, предпочтение, желание или благосклонность и прочие подобные вещи, но то, что выше индивидуального, некую целостность, единую и неделимую. Сам будучи частью, человек не в состоянии постигнуть целое. И он собою не располагает. Он может смириться, он может бунтовать, но он всякий раз оказывается в плену этой силы. Он от нее зависит и он на нее опирается. Любовь - это его свет и его тьма, конца которой нет. "Любовь никогда не перестает" - говорит ли он "языками ангельскими" или с научной дотошностью изучает жизнь - от простейшей клетки до основания ее. Человек может попытаться назвать любовь, перебрав все имена, которые знает, и все же это станет бесконечным самообманом. И если у него есть хоть капля мудрости, он должен смириться, обозначив "неизвестное через более неизвестное", - т.е. назвав ее именем Бога. Тем самым он осознает свое смирение и свое несовершенство, свою зависимость, но в то же время и свою свободу выбирать между истиной и ложью.
|